Население же в период выборных кампаний превращается, как отмечали многие русские умы, в арифметическую сумму индивидов. Его Величеству Избирателю, подвизающиеся на ниве политики честолюбцы и двигающие их теневые воротилы, как отмечал ещё Победоносцев, льстят, стараясь отвечать его вкусам, включая самые пошлые и низкие, цинично и беспардонно лгут, с ним заигрывают и забывают о нём на другой день после голосования, преследуя теперь свой личный и корпоративный интерес. Избиратель же либо самодовольно надувает щеки, полагая, что он, действительно, что-то выбирает, либо манкирует выборы, то есть, отказывается от своих формальных прав, справедливо полагая их фикцией.

В демократии её апологетов привлекает также принцип коллективной ответственности, который гарантирует им личную безответственность. Они должны благодарить того находчивого демагога, который в свое время в Европе догадался назвать эту форму удовлетворения честолюбцами свих личных амбиций и корыстных интересов демократией - на греческий манер. Древние греки, правда, под демократией, учрежденной ещё в ранний период их культурогенеза, имели в виду плебисцитарную форму власти, то есть прямое участие полноправных граждан в принятии сколь-нибудь важных решений. Но это слово очень хочется приладить к европейским парламентам и политической системе, в целом.

Собственно демократия, как известно, есть ни что иное, как процедура, или механизм отправления власти. Если уподобить страну дому, а государство его стенам и крыше, то государственные и гражданские институты, в том числе демократия – набор инструментов, с помощью которых народ – хозяин страны поддерживает свой дом в надлежащем порядке. Чтобы крыша не текла, полы не скрипели, окна были светлыми, двери крепкими, а замки надёжными. Причем для каждой операции свой инструмент - понятно, что закручивать при ремонте шурупы удобнее всего отверткой, забивать гвозди – молотком, а тесать стропила – топором. Запад же в начале 90-х продал нам демократию, а заодно и либерализм как некие универсальные инструменты на все случаи жизни.

То есть особенность западной либерал-демократии состоит в том, что одновременно с политической она претендует и на роль цивилизационной доктрины. Либеральная пропаганда стремится придать её едва ли не статус сакральной ценности. В частности само государство, оказывается, должно защищать не страну, не народ и его вековые духовные идеалы, не его национальную культуру, не его самобытный жизненный уклад, а защищать священную корову демократии. Другими словами набор политических шестерёнок, пружинок и шайб нам пытаются продать за некую общекультурную парадигму, а ящик с инструментом – за драгоценную икону, священное распятие в храме, на которое всем надлежит усердно молиться. Тем самым отпадает необходимость формулировать всякую иную, будь-то национальную, религиозную или культурную идею, обремененную нравственным целеполаганием, которая только и может придавать смысл существованию такой сложной человеческой общности, как нация, и обогащать это существование коллективным творческим опытом.

В Европе в 19-м и в первой половине 20-го этнофобия с помощью доктрины демократии постепенно оттесняла от власти национальную аристократию и прибирала власть к свом рукам. Но нынче буржуазная социал-демократия там вполне адекватна. Романо-германский суперэтнос достиг пенсионного возраста и, как большинство пенсионеров, уже не ставит себе никаких творческих задач. Единственная цель той же Европы в сытости и комфорте доживать свой век. Да и Америка, если бы ее не баламутила свившая здесь гнездо элита западной этнофобии, вряд ли глядела бы дальше своих берегов.

То есть, в стареющих культурах, где уровень пассионарности снизился до минимума, социал-демократия как рациональная политическая форма вполне уместна. В ней и социализм, и демократия равно лишены нравственного пафоса, утрачивают некогда имевшееся в них этическое содержание, Здесь нет места идеалам, и утверждается эгоистическая, потребительская система жизненных ценностей. Но это никого не смущает. В России же социал-демократия - ни что иное, как продукт духовного и культурного гниения Запада, импортируемый нынешним правящим классом в обмен на бесценные газ и нефть. Русские отнюдь не считают её своим национальным завоеванием, интуитивно чувствуют её фальшь и неорганичность. Недаром демократические лозунги выцвели в России гораздо быстрее, нежели коммунистические. Последние стали раздражать российского обывателя спустя полвека - в 70-ые годы, а демократические уже через несколько лет утратили первоначальную привлекательность. Ложь коммунизма, эксплуатировавшего идею социальной справедливости и коллективистские чувства людей, проникала и принималась русской душой намного глубже, а ложь буржуазной демократии так и осталась лежать поверх её эгоизма и индивидуализма.




Смотрите также: